ДО "ПУТЕШЕСТВИЯ..."

Стихи из сборника «В ПЕТЕРБУРГЕ МЫ СОЙДЕМСЯ СНОВА», составленного и оформленного петербургским художником Валентином Левитиным

 

                        БИБЛЕЙСКИЙ СЮЖЕТ

                                                           Олегу Охапкину

            Петербургских крыш полифония,

            Контрапунктом – купол синагоги…

            Уж не ты ли это, Ниневия –

            Пепельный мираж в чухонском смоге?

 

            Замер я, к окну прильнув, и внемлю

            Памяти твоей о Божьем гневе.

            Кит – один из тех, что держат землю –

            Приютил меня в урчащем чреве.

 

            Шевелятся, чувствую спросонья,

            Вскормленные немотой глаголы;

            Во грехе, во мраке беззаконья

            Зреют для пророческой крамолы.

 

            Сам дрожу пред их растущей силой,

            Трушу их утробного азарта.

            Лучше бы им, думаю, могилой

            Стала эта нищая мансарда.

 

            О виденье с музыкой, потухни, –

            Заклинаю, – поглотись клоакой

            Коммуналки с галдежом на кухне

            И всегда голодною собакой!

 

            Но вотще: налипло на ресницы,

            Ширится моей помимо воли.

            Твердь катастрофически кренится,

            Ошалелый кит мычит от боли…

 

            Господи! Уйми глаголы, стисни

            Горло. Отродясь косноязычен,

            Я хочу неброской тихой жизни.

            Не хочу плевков и зуботычин

 

            Твоего сплоченного народа.

            Отодвинь назначенные сроки!

            Эта темень, эта несвобода

            Мне милее, чем удел высокий.

 

            Но не слышит небосвод беззвездный

            Вздох мой робкий: только не сегодня!

            ВСТАНЬ. ИДИ – доносится из бездны.

            И не скрыться от лица Господня.

 

            1982

 

                        *     *     *

            Как выразителен этот уступ

            Кровли! Как многозначительно скуп

            Зренье пленивший мое колорит!

            Что-то невнятное он говорит

            Сердцу, какую-то нежную боль

            В нем бередя, каковую дотоль

            Все не хотело оно замечать.

            Будто зимы ледяная печать

            Тает на нем, не дождавшись весны,

            И отлетают тяжелые сны.

            Льется какой-то неутренний свет…

            Некий неписанный Третий Завет

            Приоткрывается. Хочется ниц

            Пасть, будто шелест знакомых страниц

            Уха коснулся, и заворковал

            Голубь незримый, и некий провал

            Вдруг обнаружился резко в судьбе…

            Медленно по водосточной трубе

            Взор опустил я в колодец двора:

            Мусорный бак, подворотни дыра,

            Ржавый сугроб у облезлой стены

            Вроде застывшего гребня волны,

            Серая кошка, старуха с клюкой –

            И зачерпнув этот затхлый покой,

            Поднял я взор осторожно наверх,

            Не замечая, что свет уже мерк –

            Тот, всколыхнувший всю душу до дна,

            Не сознавая, что символ окна,

            Память очнувший о мире ином,

            Вновь становился обычным окном…

            Чудо, а в чем оно – не передать:

            Кровли уступ, голубок, благодать,

            Что озарила, как вспышка, меня,

            Вехи блужданий былых оттеняя.

            Вот уж в душе моей снова темно.

            Чудо ушло. Запотело окно…

            Но неужели ушло навсегда,

            После себя не оставив следа

            Сердцу – на память, судьбе моей – впрок,

            Кроме вот этих беспомощных строк?

 

            1982

 

                        *     *     *

Рухнула и – бездыханна. На повороте – в кювет.

В пропасть, во мрак. Да жива ли ты? Дай ответ.

Не дает ответа. Вырваны языки ее колоколен.

Крылья обвисли. Скорбен и безглаголен

Ангел с вороньим клювом, застывший поодаль, в вереске.

Повозка и скарб драгоценный – все разлетелось вдребезги…

 

Гоголь, поэт и монах, разогнавший назойливых муз,

Монастыря не обретший и к жизни утративший вкус,

В бронзовом кресле сидит, не слыша московского шума,

Весь – немота и смиренье, и на челе его дума –

Грузной вороной с рисунка пером Добужинского:

Неугасим ореол наваждения сатанинского.

 

Чудится мне: перед креслом пылает камин,

Опустошенной душе ничего нет милее равнин,

Снегом покрытых, и бесконечной дороги…

Слышу, как полночь кукует… Кончено: смерть на пороге.

Вижу, как он превращает, обряд совершая таинственный,

В пепел свой горестный свиток,и вспышки,как отсветы истины –

 

Той, что измаяв дотла, наложила запрет

На преломленье в словах – его оживляет портрет

В черном металле. И – Боже мой! – как неуместны

Речи, москвичка, твои! как неколебимо отвесны!

Век наш, должно быть, объят мороком летаргическим,

Что не развеять никак тонким свечам литургическим…

 

Вот, – указует москвичка мне, – тот особняк,

Где умирал он для мира, где дух его мощный иссяк…

Век наш, должно быть, взлелеян неистовым Виссарионом.

Впрочем, и тот уж с небес оком глядит умудренным

На миргородскую новь окаянно-печальную,

В тройке крылатой узнав Троицу Живоначальную.

 

Чудится мне: перед бронзовым креслом черта,

Что преступить он собрался, или вернее, врата

В образе прежнем – камина, что, вот уж, не жар излучает –

Холод могильный, и кто-то оттуда встречает

Душу его полегчавшую, тень, мимо нас шелестящую,

К новой отчизне дорогу молитвой о бывшей мостящую…

 

1982

 

 

 

 

СТИХИ  ПОСЛЕ  "МЕТАЗОЯ"

 

ПРОЧТЕНИЕ  ВСЛЕД

 

            О милые цифры,

            Как будет мне вас не хватать –

                                               там где ни чисел ни меры.

                                   Елена Шварц

 

Это – сорок четвёртый псалом.

Для начала прекрасным числом

полюбуемся: в этом числе –

строй, даруемый небом земле.

Две четвёрки наводят, сойдясь,

лемнискатой чреватую связь.

Перечтём – и предстанет сама

дщерь Царя из того же псалма.

Пригласил в свой чертог её Ты,

возжелавший земной красоты.

Приближаешь Ты тех, кем воспет,

вряд ли слыша наш лепет вослед…

Вьются тропы растерянных душ,

заводя в бесконечную глушь,

а ведущих обратный отсчёт

только трость скорописца ведёт.

 

2010

 

                     ПРОЩАНИЕ

С  АЛЕКСАНДРОМ  МИРОНОВЫМ

1.

Ужли скоро увижу в гробу

эту синюю жилку на лбу?

Или змейкой под венчик бумажный

заползёт она, прячась, как жизнь

под обложкою малотиражной?

Ужли скоро: ау, покажись! –

окликать буду тёмные строфы

возле русской Голгофы?

 

2.

 

Нет, не перо для виршей и рацей

сжимал в деснице каллиграф Миронов –

Гермеса Трисмегиста кадуцей,

жезл Ааронов!

 

…Последние слова, последний жест –

и больше уж в сознанье не приходит:

дожил до воскресенья и отходит,

сжимая крест.

 

3.

 

Богородица родилась,

а Миронов умер,

позавчера ещё…

Девочка бессловесная,

Невеста Неневестная,

лаской умиротворяющей

встретит бедного Сашу,

поднесёт ему Новую Чашу –

запить постылую кашу.

Знает, как мучился Сашенька,

новорождённая Машенька!

 

4.

 

С балластом ли тело рассталось,

почувствовав близкий причал,

гребцы ли забыли усталость:

отпели – и гроб полегчал.

Подхвачен волнами Вселенной,

выходит из крена – и вот

вдогон за прекрасной Еленой

корабль Александра плывёт.

 

5.

 

Сегодня Богородица простёрла

над кладбищем Смоленским свой Покров –

и Ангел Смерти уж не так суров,

смущён отвагой певческого горла.

Пульсирует небесная мандорла,

пронизывая дебри тёмных строф.

 

6.

 

Дважды за сорок дней

Дева-Жена воспета.

Чистая перед Ней

ныне душа поэта.

 

Здесь наконец земле

предан – и ясной вести

внемлем в осенней мгле:

он уже там, на месте.

 

2010

 

            *     *     *

 

Ни шагу навстречу, ни слова!

Как дерево стой-шелести!

Твоя корневая основа

у века сего не в чести.

 

Расцвета не жди, подвизаясь

на поприще зыбком своём!

Вся жизнь твоя – робкая завязь

бесплодных сухих аксиом.

 

Нависших темнот не разгонят

всезнающие толмачи.

Поняв, оставайся не понят!

Язык обретая, молчи!

 

Под землю уйдёт за ответом

рекою не ставший ручей –

и нечего рыскать молве там,

где ты никому и ничей.

 

Иной подчинён ты задаче,

несметны иные плоды!

Ты здесь и не можешь иначе,

ревнитель источной воды!

 

2010

 

*     *     *

 

Исландский мох и сладкий мёд

поэзии в твоих угодьях, Один,

с лесных холмов для снадобья возьмёт

болящий дух, безволен и бесплоден.

 

И зелье загустеет, как смола

в сухой коре соснового ствола,

и в сагах памяти хронически недужной

проступит висою жемчужной…

 

            Неясен издали,

            но шелестит и льнёт,

            как ясень Иггдрасиль,

            тот миг целительный,

            что арфой скальдовой

            в Валгалле вторится…

           Ужо оскалится,

           в реальность вторгнется!

 

Иначе как до будущей весны

дожить? – скажите, доблестные асы!

Ассоциаций действенны запасы,

как в спячке городской лесные сны.

 

Асоциальных не стыдясь повадок,

волк – человекам, человек – волкам  

очнётся подорвать миропорядок,

как пробудившийся вулкан.

 

2010

 

            *     *     *

 

Смертельным не зови симптом

болезни чистой белизны!

Будь въяве независим в том,

о чём в ночи свербели сны!

 

Покинув речь, фонемы те

десть поразят в полсотни зим.

С влеченьем к вечной немоте

недуг твой несоотносим.

 

Утихнут менестрели стай.

Отточие – авгура зуд…

Всю жизнь в уме перелистай!

Один ты на снегу разут.

 

Пока глазами ты не врос

в ту ночь, где с колыбели сны

в тревожный замкнуты невроз,

терпи уколы белизны!

 

2009

 

                        *     *     *

 

Рассеянный ум лоботряса с Бассейной

(не той, что Некрасова ныне, а той,

у парка Победы) был притчей семейной.

Как парк, разрастался сюжет нелинейный

над слепками с грёз и могильной плитой,

Расеей на ум навалившейся, чтобы

рассеянных мыслей народец собрать

в небесный Петрополь, в заказник особый,

когда ветхих слов приоткроются гробы

и добропобедную выпустят рать.

 

Рассеянье – это условие встречи

когда-нибудь где-нибудь… Определим

точнее тот миг в категориях речи –

и вот уже он Вавилона далече:

всё тот же небесный Иерусалим,

где снова сойдёмся мы, как в Петербурге.

Все нити сюжетные сходятся там.

Сыграем с судьбой в города или в жмурки,

на ощупь на слове друг друга и юркий

ловя её смысл, предназначенный нам.

 

2010

 

        *    *    *

 

Здесь, между кладбищем и заливом,

между прошедшим (увы!) и будущим

(будет ли?) жить дураком счастливым,

диким глядясь вероятно чудищем

на пустыре унылого ныне,

не замечать его зла язвящего,

не уповать на мираж в пустыне,

впрок тиражируемый навязчиво,

и открывать по наитью море,

плеск его слыша в немолчном шелесте

сада над вечным memento mori,

и не стыдиться своей замшелости,

как эти камни, знать своё место

в этом пространстве и в этом времени,

не содрогаться от ласк норд-веста

под облаками и под деревьями…

2010

 

            *     *     *

 

Когда живописных средств языка

едва хватает на фон, подобный

тревожному рокоту, и зыбка

далёкая цель, ближний план подробный

почти невозможен, а если вдруг

проявится, выплывет из тумана

на стрежень свободной речи, как струг

лихого казачьего атамана,

то разве что в контурах бледных, но

довольно и этого, чтоб картина

на миг ожила: если фон и дно –

тождественны, а речевая тина

трофеи, сброшенные за борт,

хранит от означенности, опутав,

то темень, разъевшая натюрморт,            

живее отчётливых атрибутов.

 

2010

 

            *     *     *

 

Все наши куцые заслуги

уйдут бесследно в глинозём…

Всё наше знанье друг о друге

невесть куда мы унесём.

 

Уснём под знаками сложенья,

как всё сложилось, не узнав.

Над суммой тщетного служенья

взойдёт наш братский кенотаф.

 

Отшелестит молвою клейкой

неутешительный итог –

и Достоверность между строк

блеснёт прибавочной копейкой.

 

2011

 

                        *     *     *

 

За Петровым бугром бродит по небу гром,

            норовит молоньёй ослепить,

подрубить топором, оглушить, усыпить,

            подцепить сучковатым багром.

 

За Петровым бугром все тропинки ведут

            в вечный морок просторных хором,

что ветрами продут сокрушительных смут,

            превращающих мир в бурелом.

 

За Петровым бугром несть соблазнам числа,

            а в придачу – похмельный синдром:

влага жизни ушла в область облачных дрём –

            и сгустясь, как свинец, тяжела.

 

2011

 

*     *     *

 

О мистическом теле России,

сокровенных его потрохах

нету слов – разве Боже, спаси и

сохрани! – невпопад, впопыхах.

 

Воплощённой за ним не угнаться,

несмотря на врождённую прыть.

В чистом поле его эманаций

никакого изъяна не скрыть.

 

И пока дорогая стареет,

усыхает к концу своему –

в вышних тело нетленное реет,                                  

посылая сигналы сквозь тьму.

 

Все диагнозы – к худу. Осталось

неизбежность спокойно признать,

обеспечить достойную старость,

социальную помощь призвать.

 

И сакральную: Боже, спаси и

сохрани! –  и повергнуться ниц

перед ликом небесной России

без недугов земных и границ.

 

2011

 

            *     *     *

 

Грозовой надвигается фронт,

захватить хочет весь горизонт –

и спешат под угрозою взбучки

поддержать его мирные тучки.

 

Отдалённых раскатов призыв

их стянул, чтобы, стяг водрузив,

грузной массой сплотились в зените –

в средоточьи мерцающих нитей.

 

Разверзаются хляби окрест,

подавляя малейший протест.

Согласованно действуют фланги

беспросветной свинцовой фаланги.

 

Всё пространство прочёсано. Шквал

всё единым порывом сковал.

Триумфальной аркадою радуг

продвигается новый порядок.

 

2011

 

*     *     *

 

Отполыхали сполохов зигзаги,

отгрохотала гроза.

Не источают целительной влаги

внешнего Бога глаза.

 

Слёзные железы, видно, ослабли.

В воздухе – тягостный зной.

Слышно лишь: редкие падают капли

где-то в пещере земной.

 

Там все печали, как в озеро, слиты

в некий безмерный сосуд.

Там всех скорбей мировых сталактиты,

света не зная, растут.

 

Бог-Спелеолог однажды под своды

тёмного мира ступил,

тронул стопой потаённые воды,

внутренний лёд растопил.

 

2011

 

            *     *     *

 

Неволит разве Зодиак нас

в густых туманностях гадать,

каков прогноз, что за диагноз?

Неведение – благодать!

 

Расположения созвездий

не следует искать к себе.

Не надо знаковых известий

и праздных мыслей о судьбе.

 

Богам ещё казался хилым

и вряд ли что-то знал о ней

сразиться вышедший с Ахиллом

и спрятанный в туман Эней.

 

2009

*     *     *

 

Владеть и властвовать – обуза.

Легко ль обуздывать низы?

Краснеют, как нутро арбуза,

накалом зреющей бузы.

 

А в чьей душе стыдливый ропот

всегда готов зачать разбой,

тому оплотом только опыт

владеть и властвовать собой!

 

2011

 

           *     *     *

 

Я помню детство первобытное

в кругу мучительных табу,

дразнилки, прозвище обидное,

страх перед бабушкой в гробу,

как из-за тела неуклюжего

душа страдала, как в тотем

вдруг мишка превращался плюшевый

и в дикий возвращал эдем.

 

Всё вижу, вопреки убийственным

напластованьям, сквозь пролом:

пещеру тёмную под письменным

с резными дверцами столом

и белокафельное капище,

дрова в объятиях огня

и тень со стен как тянет лапищи

в объятьях задушить меня.

 

Всё слышу: заклинанья родичей,

цивилизационный гул…

Я знаю, голос в хороводе чей

меня однажды встрепенул.

Что жизнь моя? Не этажерка ли?

Не эхо ли минувших эр?

Вот я, себя узревший в зеркале…

Вот я, рычащий букву Р…

 

Дикорастущее двуногое,

чуть-чуть робеющее, но

уже способное на многое –

держись, моё давным-давно!

Тропами палеонтологии

на склоне лет пыхтя-кряхтя,

ищу следы твои далёкие,

иду, иду к тебе, дитя!

 

2011

 

            *     *     *

 

Жил и работал, работал и жил –

как там на мемориальных

выбито досках, а чем дорожил –

вне обстоятельств реальных

места и времени, давших приют.

В этих пределах слезу им

не прошибить, ибо не придают

смысла, что в них не сказуем,

не подлежащ извлеченью на свет –

не утруждайся, потомок! –

из достославного гула клевет,

из дословесных потёмок.

 

Душу скрывают, сгустясь дочерна.

Внятному определенью

не поддаётся, не удручена

непозволительной ленью.

Вся её жизнь – перманентный аврал

в хаосе будничной тьмы той,

что бы потом, на свету, ни наврал

действия образ размытый.

Ведает лишь запредельная весь

участь своей уроженки:

в вечной котельне воочью во весь

рост кочегар Ярошенки.

 

2011

 

НА СМЕРТЬ ВСПЫШКИНА

 

Петербург – это сцена, не так ли? –

где сойдёмся мы снова, сходя,

удостоясь в последнем спектакле

свиста ветра, оваций дождя.

 

Моросит на измор фарисейство,

замыкая в блокадном кольце

непостыдно-потешное действо

с триумфальным провалом в конце.

 

Как под занавес нас ни колбасит,

каждый роль доиграет свою.

Режиссёр неприглядное скрасит,

лжу расплющит, как Всадник – змею.

 

Вспышкой офонаревший юпитер

лица высветит и раздвоит

наши тени… А как же наш Питер? –

не сойдёт ли за нами в Аид?

 

2011

 

ЯЛКАЛА

                        Игорю Марковскому

 

Долгое озеро. Память недолгая.

По берегам холмистым

тишь-благодать. Диалектика дохлая

тлеет по русским марксистам.

 

Старший в Финляндии независимой

здесь умирал, а младший

план стратегический прятал под лысиной

по овладенью падшей.

 

Третья империя, крахнув с Плехановым,

красной сменилась – четвёртой.

Пятая возвещена Прохановым

с верою в чудо твёрдой.

 

Виллы на месте концлагеря финского,

долгий забор-антитезис…

Новая Русь напирает воинственно,

Китежем снясь и грезясь.

 

Разум, пленённый своими монстрами,

жарится на мангале.

…Ходит молва, что на этом острове

трупы в войну сжигали…

 

Перетерпевшая зиму лютую,

белка грызёт орехи…

Отвоевав, следы свои путают

тысячелетние рейхи.

 

Долгое озеро. Долгие проводы

пришлых идей, гудящих

над нашим скотством, как слепни и оводы,

канувших в долгий ящик.

 

…Знал я старуху, сестру Зиновьева,

выжившую в ГУЛАГе –

истинном воплощении снов его

о всенародном благе.

 

В памяти поступь её тяжёлая,

брови густые, жёсткий

блеск её тёмных зрачков – два жёлудя –

и подбородок в шёрстке.

 

А на заре коммунизма брезжащей

Анечке страх неведом:

Гриша и Ленин в своём убежище

Анечку ждут с обедом.

 

Впрочем, тогда скрывались не здесь они.

Озеро было другое,

где, как в засаде, в досадном бездействии

пламенные изгои…

 

В тёмной истории мельком неяркая

(нрзб) страница:

слов не сотрёт Питкя-ярви, Ялкала

сдвинутая граница.

 

Долгое озеро. Долгие прения

непримиримых марксистов…

После бредово-апрельского прения

май всепобедно-неистов!

 

2011

 

         *     *     *

 

Полиция по лицам узнаёт

            врагов порядка.

Пытливая по улицам снуёт

            её приглядка.

 

В мозгах – полицентризм координат,

            и город, пьян сам,

тасует окна, колобродя над

            большим пасьянсом.

 

Смятенный, перекрёстками крестясь

            перед потопом,

сознательную отдал ипостась

            на откуп копам.

 

Всё – под контролем страха и стыда

            в сквозном контрасте,

а мысли прут куда-то не туда,

            все – чёрной масти.

 

На жительство имеется ли вид –

            на заоконный

запретный мир, что сдвинуть норовит

            предел законный?

 

Давлением, растущим к часу пик,

            поток усилен –

дремуче-мутный, хлынувший в тупик

            из всех извилин.

 

Подвальные вот-вот из всех ноздрей

           повалят глюки.

Канализационные скорей

            задрайте люки!

 

Ад извергает чёрною дырой

            свои посылы.

Взыскует репрессивный домострой

            наёмной силы.

 

Как за ограду град, всё рвётся ум

            зайти за разум –

а там пустырь какой-то каракум

            кишит спецназом.

 

2011

                                   ДВА ЛУБКА

 

                       1.ПОПСА  ПОПОВСКАЯ

 

Православная цивилизация под смертельной угрозой.

Сербия оскорблена унизительной метаморфозой.

Греция разорена. Афонский монах под стражей.

Болгария и Румыния стан укрепляют вражий.

Грузия рвётся туда же. Расколота Украина.

Влияние американское пагубней героина.

Вся надежда – на Третий Рим, на Евразию нашу то бишь:

уж её-то, блядь католицкая, не соблазнишь, не угробишь!

Только мы и верны Христу, наши ценности охраняем

от супостатов безбожных, а либерасты – родня им.

Оклеветали историю нашу. Петь не дают осанну

Иосифу-Победоносцу и Грозному Иоанну.

Тело Отечества страждет. Вырежем, как хирурги,

язву измены! В руках наших – Крест Святой и хоругви!

С нами Димитрий Донской, Георгий и князь благоверный

в битве с бесовской ордой и содомской скверной.

Не подорвать им единства нашей Духовной Общины!

Щедры её кормильцы, и недра неистощимы.

Тщетно тягается с нею хазарская их синагога,

ибо их роскошь – от Ротшильда, а наше богатство – от Бога!

 

 

                  2.ДЕПУТИНИЗАЦИЯ

 

Время прозрения и покаяния. Сгоревшие до огарков,

подаяния просят на паперти отпрыски олигархов.

В клетках – менты-садисты и омоновские гориллы.

Нажитые мародёрством великолепные виллы

ястребов южных кампаний – здравницы ныне для сирот,

уцелевших в большой зачистке, что провёл, воцаряясь, ирод.

Селигерские хунвэйбины, забыв былое единство,

впали, трясясь от страха, в старческое нелюдимство.

В чёрном списке неправедные, закон поправшие, судьи,

депутаты, свои капиталы сколотившие на словоблудьи,

коррумпированные чиновники, всех мастей холуи режима…

А во славу борцов с ним, чья доблесть заведомо непогрешима,

создаются музейные комплексы, воздвигаются монументы

павшим, посмертно представленным к ордену Белой Ленты.

Все институты общественные – от школы до храма Фемиды –

пронизывают благотворно воздействующие флюиды.

И круглосуточно правда на всех федеральных каналах

пенится нектаром чистым, бальзамом в хрустальных фиалах,

исцеляя душу народа, Россию с колен поднимая

в наглядной ретроспективе от Путина до Мамая.

 

2012

 

                        *     *     *

 

Без царя в голове, без царя во главе

под знамёнами чёрными скачущих мыслей,

обречённых, как жизнь, потеряться во мгле,

уклоняясь упрямо от всяческих миссий

с непременным жезлом, прорастающим в хлыст,

надо всей распирающей мозг дребеденью…

Ни туда, ни сюда: анархист – монархист,

присягнувший на верность царю Берендею!

 

2012

 

            *     *     *

 

Чтоб оккупантам противостоять,

всяк выбирает свой калибр цинизма

и меру коллаборационизма,

за пядью отвоёвывая пядь.

 

Надежда водит свой скользящий луч

по затянувшемуся ожиданью.

Спасительный исход обложен данью,

как день возмездия – завесой туч.

 

Всё тот же исторический сценарий:

две тыщи лет про кесарев динарий

постылый повторяется урок.

 

С постыдной задней мыслью между строк

твердим азы доходных семинарий:

должно быть, повторение – не впрок!

 

2012

 

            *     *     *

За церковной стеной, как багульник,

разрастается ересь моя.

Бог души моей сам богохульник –

и какая бы епитимья

ни грозила прополкой под корень

семя веры живой на корню

истребить, отродясь непокорен,

в порах дикий дурман сохраню.

 

2012

 

            ИНКВИЗИЦИЯ

 

В одиночку или стайно,

злонамеренно, злонравно

племя действует врагов.

И у действующих тайно,

и у действующих явно

цель одна: подрыв основ.

 

Малодушны чрезвычайно,

а под пыткой – и подавно.

Неусыпна Божья рать:

иудействующих тайно,

иудействующих явно

не преминет покарать!

 

2012

                        *     *     *

                          Стихийный лабиринт, непостижимый лес…

                                                               О. Мандельштам

 

Ветер неистовый. Сосны – как трубы органа.

Птицы притихли. Небесному голосу бор

вторит – готический емлющий холод собор,

зренью и слуху представший как фата-моргана.

 

Божьего гнева раскаты и всполохи веры

образ в сознании смутном достроят вот-вот –

и заведут, воспаряя под стрельчатый свод,

свой хоровод полуангелы-полухимеры.

 

Осень крестом свой приход, как последней любовью,

ознаменует, в древесности окаменев.

Волны хорала качнут многопарусный неф

гулким влечением к новому средневековью.

 

Зиждясь воочию, апофеоз темно-хвойный

сквозь чешую мозаичную ввысь устремит

шпили и помыслы… Господи, что предстоит?

Сумерки разума? Религиозные войны?

 

Диких ли скифов уесть, непокорным ли персам

перцу задать – престарелой Европе уже

вряд ли под силу… Слабеющий свет в витраже

призрачный не оживляет собор-универсум.

 

Тропы былых заблуждений порочная воля

вновь проторит, возвращая на круги своя…

Что человек?  Раздавить его, как муравья!

Дымом костров уже тянет с цветочного поля.

 

Выпростав корни и жухлую милость рассыпав,

тщетно о месте сакральном расколотый ствол

напоминает – всего христианства символ,

переходящий в двоящийся мир архетипов.

 

Веско и внятно приближен рубеж чужедальний.

Вычислен зверь, затаившийся где-то в кустах.

Молоту ведьм, что сегодня у всех на устах,

истинной веры не выковать без наковальни!

 

Высоковольтное время, как люгер летучий,

каждою мачтой св