ДЕНЬ

 

Глава четвертая

 

 

 

 

 

О солнце! чудно ты, среди небесных чуд! 

                   И на земле прекрасного так много! 

Но все поддельное иль втуне серебро... 

 

                                          К.Н.Батюшков

 

1

 

Молотого в мельнице не счесть,

Мельника к предвиденному счету

Не завзять. В карман впрягая десть

Писчую, разболтанную с лету.

 

Улыбнись, и выселки в глазах —

Больше дрожью стянутых к зерцалу —

Восхити, поскольку вдох, как взмах,

Распускает розу в воду алу;

 

И рядном, берущим ток огня,

Затаи и времени кислицу,

И цветник, и млечник, где стерня,

Ветра дымовую власяницу.

 

Разметав восчувствием корней,

Лезет вон из шкуры в песнопенье!

Там и мы, самим себе видней,

Крашеные жерди — без зазренья —

 

На телоподобии равнин,

Вне корней, но в голосе и чести,

Листвие соборное в един

Вовлекаем ор, мятущих вместе

 

Облако по радуге сачка,

Волоком идущего над лесом

Косвенных дерев — в глазах сучка

Собственных не видя, под навесом

 

Неба моложавого, — ... вершин

Нежность опрокинутую в воду

Падающих градин, на плешин

Побережья позднего... К заходу

 

Взгляда препростого, в жерновах,

Осторожность детская светлеет;

Ветер на волне взметает: Ах! —

Ангела! и ангела лелеет.

 

И мука морочная саднит

Только ощупь гада полуночи;

На дорожке между вечных плит

День-деньской наклевывает очи;

 

В точности, как птица скорлупу,

Для созданья формы и жилища,

Наклонив бесшумную тропу

Над столом, в котором мощь и пища.

 

2

 

На локтях протертое за лесом,

Занятое на плечах скругленным морем,

Небо! В петушиных часиках с завесом

Колесо прострит; нейдет — оборим!

Ход тишайших вод, биенье в неге.

В небесах надежней на телеге.

 

Авва Дорофей, на радиалах рая

Кованого круга грязь блистанья

Истекает взвитая, густая,

Облачная... В дельте расставанья,

В центре излучаемом, ручьимом

Невозможно ни певцам, ни херувимам.

 

Радуги символ, ресницы в женах,

В человеках путь, в земле ношенье,

А в стопе и крылышках прожженых

Поигравший блеск и шелушенье,

«... явится дуга моя во облаце...» — восхитит.

Муравей за корешками рваными вслед цветам летит.

 

В замелованном: метель и мел, и млеко —

Серебре, серебряном кольце, —

Правая рука взвитого человека

Остановлена, прочитана в лице

Главная готовность Страха Божья,

У престола, у его подножья.

 

Куколь, надеваемый на хутор,

Ветер именуемый — костер.

Уверенье дальнего погоста.

Небо, для которого простер

Промыслитель голоса и роста

Духновенный взгляд — пронзенья след —

Ни стопы, ни крыльев, ни карет.

 

Теплокровным выдумкам смятенья,

Как штрихам, темнящим пустоту,

До очередного сотворенья,

На клубящемся, венчающем лету

Мучимое поле гнать цветами.

И краснеть, прекрасновея с нами.

 

День-деньской не под руку берет,

А присваивает душу. Над рекою,

Солнечный разматывая мед,

Коркой комковатою раздвою

И утрою, и усемерю

Сей пейзаж от тела к пустырю.

 

Все возьми! и вся неразличима,

Ибо вся напоена

Всевозможностью для неба и для дыма,

Для вины и для вина.

Но сокрой к престолу жертвозренье,

Высыпется цепь и разметутся звенья.

 

Облекаясь и яснясь, ведись.

В странствующих сводах мощь прощенья.

Говорю по радуге: «Продлись!», —

Сам усовещаюсь; допущенье

Теургического окрика двоит

Не творенье, а творимый вид.

 

Сила Логоса не в голосе за кровью.

В трезвенно духовном пустыре

Проступает скальное здоровье.

Каменное сердце на горе

Жжет в ключах от кладезя ковчега:

Тронул рот и голубь в виде снега.

 

Так от праха под стопою до камня,

Или персти до скалы, горы до сердца;

До очей с ресницами меня;

Радуги — руки... До иноверца

Многогорний воздух воспален

Чувственной свободой из пелен.

 

Да! одушевленная! прогнись! —

Наставленья ангельская маска —

Это вечно искренняя высь —

Вера, а она же и закваска...

Но квасцы и мед из странствий в прах:

Усвоенье луковки в горах.

 

Солнца полусонного кругляк,

Сердца говорливого светелка.

Может быть, тростинка, как маяк,

Странным в след и жертвенник, и елка

Новогодняя. А от горы родит

Только тот, кто гору городит.

 

Азбука... зубцы ее блажат,

Будут истончаться земляникой, —

Снегом, то есть солнцем. Рот разжат.

Улыбается. Поет. Рекой Великой

Привдыхаю метко и легко:

Солнце в сердце, в небе молоко.

 

Просвещаю малого гонца,

Но не называя господином,

Тороплюсь один. В разгар лица

Не влюблен, но находя единым

Всеразличие за подлинность имен.

В них по вере и безверию влюблен.

 

3

 

Зала красноталая палит,

Разжигая призрачное тело

Раструба, восхитившего вид;

И теперь, покоящийся смело,

 

Взгляд к вазону новому пропел

Талию, Аглаю, Персефону!

Может быть и прост, но разве смел

Парус, наклонившийся к затону.

 

Облак, округ радужный бедра

Разве любострастен и не боле!

Только ту, что видел у одра,

Помню и зову. А разве в поле

 

Занебесной ласки не возьму

В ковш испещеренного оврага?

Нет! не видел, а молил... ему,

Видевшему, рассветила влага;

 

Пар перераспек глаза и рот,

Побелил побельщик, — и глазури

Наслепил любивший лить Эрот

Вместо глаз лазоревые дули.

 

Складни намокают в стороне.

Путь — петух. На верхотуре горней

Конь — огонь. Крест-накрест на коне,

Голубицы с голубком проворней

 

Рваное несется колесо,

Вертится малиновая рака;

И над всею звонницей весом

Свод, в котором словно зерна мака,

 

Темно-голубое берегут

Карие тела крылатых лодок;

И берется самый крепкий жгут,

И без предварительных обводок

 

Озеро впадает в небеса,

Поле устремляется за лесом,

Солнце превращается в леса,

Облака, пренебрегая весом —

 

Ибо в них и озеро, и лес —

Малые края влекут в глубины!

Загорается звезда небес

И горит на берегу долины.