УТРО

 

Глава вторая

 

 

 

 

 

И спеет в неге теплоты и зноя

Повсюду мысль одна, одна идея. 

 

                      А.В.Кольцов

 

1

 

Воздушный шар над бранным полем реет,

И светом цвет залит.

И музыка песчаная слабеет.

Старатель спит.

 

А я слежу и в образе героя

Куда-то побежал, потом вхожу,

И развеваю ветвью холм с золою.

А время копием ползет к ножу.

 

И встретились в средине циферблата:

Минутная и часовая...

И речь моя смердяща и космата;

Кричу в чулан, с постели не вставая.

 

Теперь, наверно, дань моя орде

Несвоевременна, но прочищает уши.

Ордынцы приступают к бороде —

К волнам морским, чернеющим на суше.

 

О, как похорошели мы с тобой

На травянистом листвии и млеке!

И, может быть, ты сделалась листвой,

Чтобы забыть о встречном человеке.

 

Смотри, как накренились облака!

Я так смотрю, что замирают кроны.

И движимый наклон издалека,

Как вражеский участок обороны

 

Выбрасывает белоснежный флаг,

Затем другой и третий, и десятый.

Ромашка, кашка! как я бел и наг,

Какой вокруг меня простор распятый!

 

И пламенем (суть ангелом очес)

Промыт, преобращен, взываю остраненья.

Пускай трава пред небом будет лес,

Пусть будет лес не лабиринтом мщенья.

 

За памятью, нацеленной в висок,

Песчаная, прощальная поземка

Затягивает гордый голосок,

И задувается внеоблачная кромка.

 

И все развоплощенное течет,

И лишь душа, задернутая взором

Женоподобным, светит и печет.

Ограды нет, но трапеза с притвором.

 

2

 

Сынове века сего, мудрейши паче,

Сынов света в роде своем суть —

Иисусе, если бы иначе,

Нам бы не понадобился путь.

У отроковицы, даль воды следящей,

Есть просвет на праздник настоящий.

 

Храбрая река. Вода и тайна.

Влага — календарь. Мгновенья речи

Это тот же строй, когда случайно,

Все что абсолютно в сердце встречи!

И чинится нега здравым ладом

Предваряя рост перед парадом.

 

Утренник горит. Молчит печать и чаша.

Накорми ресницу виноградом!

Может быть проходит смерть не наша?

Может быть! Скорей всего... Из сада

Нищета царит и львящим взором

Перестала путаться с укором.

 

Голос — локон. Разовью — не держат —

Пальцы подколечика веночка.

Все ловил бы! Молвил: «не отвержи...»,

Напевал бы! Сбитого платочка

Поражался бы примятостью за ухом.

Остальное все искал бы слухом.

 

Нищета, не правда ли? за квасом

Волонтеры в контуре завода.

Темных сил медовая гримаса —

За моей спиною нет народа,

Ибо маниак другого свойства —

Голос не герой, но как разит геройство.

 

Сильное видение долины

Превратилось в городскую сплетню.

Под лучом таинственным и длинным

Я увидел гору многолетню,

И, вернувшись к голосу-повтору,

Вспомнил про Содом и про Гоморру.

 

Mногое, жируя в феномене,

Поклялось какой-то тонкой тропкой —

Тайной наслаждения в измене,

Внешней нежностью живой и топкой.

Отроче, за голосом известным

Есть тоска о странствии небесном.

 

Утро входа! Растворяя двери,

Ошибаюсь... — вы давно открыты.

Все, кто жив мечтой о высшей сфере,

Как поэт напишет: пламениты —

Все, себя не помня и без зова,

Потрудитесь встать, идите снова.

 

Лаком верноподданный огарок.

Через лес бежит тропинка леса.

Очарован! сколь пуглив и марок

Свет лампады под густым навесом.

Очи ночи, на дворе ль не светло,

А в часовне сень млекующая ветлы.

 

Отрок в преизбытке созванного страха

Клонится, испытывая ясность лика,

И его проносится рубаха

Млечною касательностью крика:

Серебром, страдающим навеки,

Проливают молоко о человеке.

 

Утро белое. Присутственное слово.

Имяславство из лесу Исуса.

Сколь часовня деревянная елова,

Столь за видимостью света, цвета, вкуса

Оставляется в пропорциях извечных

Голос леса на разводах встречных.

 

Вся дуга для утреннего эхо

Зазвенела знаменьем строенья:

Яблока, яйца или ореха,

Дерева, листа!.. и посрамленьем

Двойственного гада-андрогина

Завершилось прозябанье исполина.

 

Ясен и един. Ослышка вчуже: осень, невредим.

И вполне возможно, что точнее.

Световое яблоко едим,

И по воздыханному елею,

Формы силовых полей прознав,

Изнываем тронутостью трав.

 

Что исчесть на утреннем дозоре?

Не приобретений, но отъятий.

Разве мы в своем житейском море

Разживемся освещеньем. Спятил

Трудовой челнок. Бразды живые —

У моих деревьев гнутся выи.

 

Кто идет с отрадою и даром,

Скипетром, державою и держит

Глаз, приголубясь молочным паром!

Кто припоминает: «Не отвержи...»,

Тот и посреди глухого лога

Может петь и царствовать немного.

 

3

 

Храм и дом. В часовне светозарной

Ласточкин притвор к погосту ночи.

И летит над трапезою тварной.

И летим. Прочтем — не опорочим.

 

Голос приближается к распятью

Точно так же, как пространство к звуку.

Праотеческому встречному понятью

Я протягиваю выспреннюю руку.

 

И внимая световому дому,

С лоскута окна в куток сознанья

Провожу по знаку меловому

Семь высоких звезд в темницу зданья.

 

Не разлить зеленые чернила,

Даже если голос разливанный.

И всего, что выдохнуто было:

Семь чудес для этой жизни данной

 

Так замстили немоту и муку,

Что однажды бывшее небывшим предстоялось.

Звезды взяли руку!

И виденье сильное являлось

 

По небесному канону содроганья

С нищетою пиршественной славы,

Не для щепетильного вниманья

Сцен любви, ловитвы и расправы,

 

А для прерожденного творенья

Той судьбы, которой нет на карте,

Для тебя тектон, для построенья

Горницы вне грамот и вне хартий.

 

На прожилках светового утра

Упокоена лазурь и зелень лета!

Пепел от костра летит, как пудра,

В даль лица, струимого от света.

 

Будет день на откровенном поле.

Будет лес и имяславство леса.

Наших прадедов гневили и пороли

Для того, чтоб понимали беса.

 

Полдень вороват земною молвью,

Голосом луча и медью трона.

За ресницей! за дугой! за бровью

Ласточкина плавает корона.