ПОЛДЕНЬ

 

         Глава третья

 

 

 

 

 

Он приходит с белых полуден

Весь в очах, как луг в медовой кашке.

 

                                 Н.А.Клюев

 

1

 

Властью чуда к себе предваряя слова,

На почтенном различьи, с прозором,

Принимаю лицо за возможные два,

Препинаюсь излюбленным хором.

 

И накутавшись вдоволь, последних колец

Придержав элипсоидный очерк,

В цирковое предкуполье вправив венец,

Проклинаю одежду и почерк.

 

Мыловаренный край! в желтогубой пыли

Сам осклизлого гада прельщаю.

Дельтовидную речь различая вдали,

Бесконечно прямлю и прощаю.

 

И хорал, и дуэт, и квадрат, и кольцо,

И тем более Солнце Сиона!

Словно грязь золотую бросаю в лицо,

По щекам ухожу с небосклона.

 

А на дачной спине кастелянши глухой

Ручьевидную мельницу-птицу

Накрываю огромной пятнистой ольхой,

Как сверчка от печи в рукавицу.

 

И простудную розу, на ухо слону

Прикрепив, говорю: о д е ж о н к а!

А когда через семь мановений засну,

Не воспомню слона за ежонка.

 

Не грусти, полоумная бабушка-снедь,

Дочка, внучка, ресница печали.

Называешься — суть, а придется иметь

След сошедшей с полотнища стали.

 

Розовеет примета. Не встретить слезьми

Глубину, как стремнину грудную.

Обоюдо-возможный войди и возьми

Меч в молочных очах поцелуя.

 

Амальгама в полях, на воде и в окне

Развлекла и раздвоила душу,

И горит в безалаберно-белом огне

То, что я никогда не разрушу.

 

Чья же память воздушного сада в крови

Облюбует от полунаклона

Зацветающий свод. Воцаренным зови

От лица освещенное лоно.

 

2

 

Где, любимая, горло твое надрезается вверх,

Или лилии три надрываются — не надорвутся,

Различается склон и река; и внеоблачно-жирных прорех

Ножевые лучи отнесут улыбнуться,

Лишь размазав зеленого взгляда сурьму,

Дождевое растенье, ресницу саму.

 

Каплю верности в радугу, в град поднебесный,

В сад — свисающий сахар, в молока убеганье.

Это полдень. И вслед водопада отвесный

Луч, разрыва коры, не заснувший за гранью,

А растянутый так же, как надрезавший воду.

Это полдень, таинственно полный от роду.

 

Свет за нами. Подвигнется солнце немое.

Отливаются волосы к сбору цветочному.

А запястья и темные ноги отмою

По старинному дну, по обрыву песочному.

Изголяйся, гончарное кружево времени

Расплывает, слепит и смеркается в темени.

 

Жарко мак. Но не сыпется зримый ручей

В саде сна полузимнем, в жаровне. И нет

В чешуе рыбьих отблесков тех же очей,

Что просохли за миг в этот жар, но не в свет.

Всей невстречей томимые жерла дерев

Умыкают друг друга на вечный распев.

 

Как за рампой из собственных рук тяготеть,

На восчувствии тающих зрительских мук,

Точно так научаешься видеть, довлеть...

И в крепленым крестом перерезанный круг,

Состегнув стрекозы одинокую сушь,

Умудряешься стойкости выспренних душ.

 

Ангел смерти в зрачке, рыбарями рыбалка верней.

Ноздреватые улицы палисадов крестовых.

Вдруг послышалось сладковатое: Бей!

И западали красные птицы с деревьев плодовых.

Артистической гласностью попаданий прямых

Предваряй: «... восхотел еси жертвы, дал бых...»

 

И дивись, говоря на окрепшую веру:

«Молодятся кровавые зерна земли,

Зеленеют!» И золотом, как генерал к офицеру,

Серафических крыльев палят и мерцают угли

По аллеям родовых и липовых, и тополиных

Радиальных усадеб. Опасений косых и козлиных

 

Исполняется близкое прошлое на облучке.

Только стой, подступай! в заготовке смолистой

Дров улов... В позапрошлой главе на крючке

Те же рваные рыбы в воде каменистой,

Что сыскали себя под мамврийскою тенью,

Угощались телятиной на удивленье растенью.

 

Анна, Сарра сверкает, Цирцея за печкой слепит.

Миллионному фрунту не втянуться на царство.

И как будто бы вспомнили тех, кто еще не убит,

Для того, чтобы действие смерти отстоять от мытарства;

И пойти провожать назывные глаза в дар лучу,

Словно не было чуда, и не о чуде кричу.

 

Полно в горнице полдня, но памятно ли?

То есть той пуповины не забыть бы удушья.

Самолетом расторгнуто небо, дрожат ковыли.

Только вот обличает горячая ясность старушья.

Морозильные призмы гремят, словно в связке ключи.

Память падает в реку, а я ей кричу: «Не кричи!».

 

И бегу подчиняться на встрече дневальной с тельцы,

Словно в край роковой, восковой соглядатай-блажник.

Но уже с полуполдня купили немые купцы;

И куражусь: умолк очевидный родник.

В тло ладони, песок зачерпнув на разброс, —

Просыпаю зубами над спящей «small cross».

 

И как Ричард с рукою упорной средь звезд,

И как верный Личарда в очах световых,

У возгорлия раннего выспренний крест

Из песчинок попутных и слез даровых

На ее новоселье в хоромы и в грозд

Той лозы колченогой, для которой борозд

 

Самолет заварной городского ума

Не водил, и не клялся сибирской тоской,

А в зеленых разводах словесность сама

Провожала действительно мудрой рукой;

И наверное, незачем знать напрямик,

На какой указала в верховье родник.

 

Потому что без песен, шум воскрылий прожив,

Обойдемся вполне и обходимся, но,

Если свет, за которым всеобщий прилив,

Отстранить в беловатых очей полотно;

Это то же, что вырвать свободу-беду

В зрелом требище сада у тельца на виду.

 

Все цветы отовсюду, как алчущий взгляд,

Собирают росу в алкогольной молве!

Даже выбранный мед поглощенный подряд

Растлевает гремящую крепость на две;

И как парным орлам на фронтонах не млеть,

Точно так же и нам не вкушать, но довлеть.

 

3

 

Воин — ворон. Вельветовой пахоты сор

Задувается и в почтении мчится.

Изнутри произносится древосекущий топор.

Умозрительный гвоздь на ладони краснится.

 

Голоса послушают себя, но сверкается меч.

И горчит одинокая ярость в запрете.

Только нет ни кровей, ни оврага, чтоб лечь;

Смерть отдельна, как в Ветхом Завете.

 

Разделяй, но и чересполосицу режь.

Одержимую хорду проследуй!

И за солнечным словом волшебную брешь

Воздымай во едину победу.

 

В удалении дерзком от вечных очес

Приближается взгляд поцелуя;

Надвигается поле с цветами и лес,

Покоряясь, любя, но воюя.

 

И когда листокрылая дрожь со спины

Опрокинет глаза, как на плаху,

На коричневый пень возле хвойной стены,

Воспою: «Прах и пепел пияху...».

 

И в немотствии позднем возможет душа,

Богатящийся голос оставив,

Шелестеть, поклоняться, скорбеть не спеша,

Поздравлять и проснуться поздравив.

 

Ибо явь зто то, что до нитки назвал,

И в мерцаньи лесной паутины,

Отразился, одумался, вспомнил и впал

В содержащие небо картины.

 

Ну а ими растоплена печь полудня

В корчах часа, в неделе забвенья,

Точно так же, как если бы рвали меня

Изнутри, в глубине озаренья.

 

Но и духа недуга в судьбе золотой

Пребывание ярости ради,

Это та же горячка на вечный убой,

Что содержит мечту о награде.

 

Молодеют пространные муки лица,

Начинается зрячая яма,

Снисхождение тела с резного крыльца,

Встреча Солнца, всходящего прямо.